Ирина Слуцкая остаётся одной из самых известных фигуристок в мире даже спустя годы после окончания карьеры. В настоящий момент она совмещает работу в спортивной журналистике, собственной школе и Мосгордуме, а также занимается организацией ледового шоу. В интервью журналу ОКР «Команда России» Слуцкая рассказала о начале своего пути в большом спорте, менталитете отечественных атлетов и дала напутствие Аделии Петросян и Петру Гуменнику перед Играми-2026.
— Что в вашем понимании значит «успешный человек»?
— Я думаю, что это человек, который в первую очередь живет в гармонии, что уже является большим успехом. Тем более в наше время, когда все очень скоротечно, одна картинка быстро сменяет другую, есть спокойствие и уверенность в завтрашнем дне и стабильная работа. Успех — это не про то, что сейчас мы заработали и потом год отдыхаем, а про постоянную работу, которая приносит тебе удовольствие. Успех — это множество составляющих. И не всякий богатый человек — успешный человек.
У каждого свои критерии. Для меня огромный успех — это семья. Карьера — здорово, и когда у меня был мой лед, там тоже был успех, но он закончился, и мне пришлось искать себя в чем-то другом. Сейчас у меня есть любимая работа, любимая семья. И я считаю, что, когда у тебя все складывается, как ты себе это видишь, представляешь и планируешь, то это и есть успех.
— У вас как минимум четыре работы — журналистика, своя школа, Мосгордума и шоу. Иногда с одной еле-еле управляешься, а тут четыре. Как в этом всем не потеряться?
— Здесь главный секрет — в команде. Одной невозможно справиться, ведь у меня еще трое детей.
— И это пятая, и самая главная работа?
— Именно. Вот поэтому так важна команда людей, которые со мной работают, четкое распределение обязанностей и исполнение обязательств. По шоу у меня есть партнер, с которым мы работаем вдвоем. И если, допустим, я сама собираю состав и креативлю, то он делает все, чтобы это, если так можно сказать, «летало».
В Мосгордуме у меня тоже есть помощники, которые распределяют графики: «Ира, сегодня мы там, завтра тут». Заседания, комиссии. В школе у меня есть директор, которая в ежедневном отчете рассказывает, что у нас происходит, какие вопросы, какие проблемы, — это позволяет мне не приезжать туда каждый день. То же самое и в тележурналистике. Там тоже команда: режиссеры, люди, которые работают за кадром, двое ведущих — неделю работаю я, неделю коллега. Поэтому командная работа и четкие графики — вот и весь секрет. Я уже сейчас знаю все свое расписание вплоть до 11 января.
— А если появляются новые мероприятия?
— Такое бывает. Опять же — четкий график и грамотные помощники.
— Скажи вам в начале спортивной карьеры, что Ваша жизнь в будущем будет выглядеть так, — не поверили бы?
— А почему нет? Скорее какие-то вещи даже исправила бы и что-то начала делать намного раньше, пробовала бы и ошибалась, но вновь заходила бы в эти истории. Когда была в спорте, конечно, была сконцентрирована только на нем, на победах, на выполнении своих программ на самом высоком уровне. В наше время нельзя было допускать даже помарок, не говоря уже про ошибки. Любая стоила нам очень дорого, потому что была очень жесткая конкуренция. Нам не очень рады были, когда мы приезжали на другой континент и пытались вырвать победу.
К сожалению, весь бизнес фигурного катания в то время был в Америке. А США — это страна, которой нужны свои герои. Плюс ко всему, в момент, когда я выступала, у нас были в лидерах и парное катание, и мужское, и танцы на льду. А девочки всегда катались последними. Когда ты видишь, что перед тобой уже забрали три медали во всех видах, считай, можно уже и не кататься.
Или ситуация на Олимпиаде в Турине, где распределение мест было чистой политикой. Никто никогда в жизни четыре медали одной стране не отдаст. Да, тогда ошиблась в произвольной, но результат был бы тот же даже при абсолютно чистом катании. А второе или третье место — мне уже было без разницы. И лишь один раз, когда Маша Бутырская выиграла в 1999 году чемпионат мира, все четыре золота были наши.
Или же Солт-Лейк-Сити — там должна была выиграть американка, на которой потом можно было выстраивать целый бизнес, делать турне по полгода. Шансов никаких, но мы все равно боролись. Хотя понимали: любой недокрут, касание льда рукой, перепрыжка на выезде — и забудь про медаль. Тем более что, когда до женского катания доходило — заключительного вида, а медали были уже обеспечены — до нас уже никому особо дела не было.
Было сложно и очень часто обидно, тем более когда во все это вмешивалась еще и политика. А сейчас она там очень прочно засела. Так что все, что происходило с нами, были только первые ласточки. И как же я радовалась, когда видела, что за наших девчонок наконец-то начали бороться.
— Вы вышли на международный уровень в начале девяностых юниоркой. Непростые времена были в нашей стране, сейчас с трудом можно представить, что катались во «дворцах» с падающей со стен плиткой и грибком на стенах. Помните то время?
— Конечно. Никогда не забуду, как приехала на чемпионат мира в Америку в 13–14 лет и увидела, в каких ботинках все катаются. Я тогда в черных клинских ботинках на советских «мастерских» коньках третьей стала. Надо было видеть глаза Мишель Кван, которая впервые увидела это у меня на ногах.
Во-вторых — лед. Первые дни, выходя на него за рубежом, я не понимала — куда меня несет? Качество льда было несравнимо с нашим — вообще что-то другое, другая планета. А уж каково было мое удивление, что на льду может быть тепло, что можно кататься в платье без рукавов.
Про изобилие товаров и костюмы спортсменов вообще молчу. Мне их долгое время шила мама, и на первый юниорский чемпионат мира я приехала в костюме, который она сшила мне своими руками. Потом уже меня, как подающую надежды, отправили в ателье, где мне сшили, как на тот момент я считала, безумно красивое платье в блестках. Красивое было, неплохо в нем себя ощущала. Мама к нему юбку-гофре делала тогда из шифона.
Помню, что вернулась домой с юниорского чемпионата мира, а директор катка уже хотел меня подписать на какой-то контракт за поливомоечную машину. Жанна Федоровна была в шоке — никакой вам поливомоечной машины, никуда ее не отпущу. «Ах, не хотите, ну и идите отсюда». Вот так мы попали на Стадион юных пионеров.
До начала 90-х это был лучший каток Москвы, потому что он работал только под фигурное катание — там не было бортиков, там с одной стороны машина заезжала, с другой стороны — зеркала. И это было потрясающе. К тому же, этот каток был единственный достаточно теплый. Но к моменту, когда мы туда перешли, там все «сломалось» — лед, машина, все. Тренировались просто в нечеловеческих условиях — 6 градусов для нас казались просто «Африкой». Лед — абсолютно кривой. Ты прыгаешь, останавливаешься, встаешь на две ноги и начинаешь скатываться под бортик.
— А сейчас катков в одной Москве около сорока, и еще сколько строится!
— И это так классно! И когда езжу по каткам, тренирую детей, мне как тренеру видеть это просто здорово. Замечательно, когда не нужно выбирать место, где прыгнуть — просто идешь и прыгаешь. Чистая зависть. Мне кажется, если бы в наше время была бы такая возможность — купить за 500 рублей билет и еще кататься, где хочешь, я на катках жила бы, честно скажу. Меня оттуда бы силком не вытащили. А в наше время покатался свой час-полтора — и до свидания.
— Пройдя все это, вы даже по окончании карьеры не спешили повесить коньки на гвоздь.
— Это было бы глупо с моей стороны. Раньше показательные выступления, шоу были больше для избранных, только для лидеров. Тогда у нас существовал Holiday On Ice, Disney On Ice, а для фигуристов высокого ранга — Champions On Ice и Star On Ice — два тура в США, попасть в которые было очень сложно. Даже не всех олимпийских чемпионов туда приглашали. Для нас это был заработок и возможность проехаться по всей Америке. А сейчас, слава богу, фигурное катание в нашей стране — один из самых смотрибельных видов спорта, поэтому практически все фигуристы задействованы. Это дает продолжение карьеры и очень хороший заработок. И зимой, и летом, и осенью, и весной.
— Архитектором вашего успеха была ваш тренер Жанна Федоровна Громова. Как получилось, что вы с одним и тем же специалистом прошли весь этот путь? Не так часто такое случается.
— Вообще не вижу ничего зазорного в том, что люди меняют тренера. Разные ситуации бывают: случается нездоровое внутреннее соперничество или может показаться, что тренер не уделяет тебе столько внимания, сколько нужно. Дети взрослеют, появляется характер, мешающий в общении с этим специалистом. А еще бывают родители, которые «все знают лучше и больше всех».
У меня в жизни получилось так, что даже и не рассматривала другого специалиста. Жанна Федоровна знает меня с детства, знает мой характер, как я готовлюсь к соревнованиям. Ну хорошо, пришла бы я к другому человеку — кто дал бы гарантии, что там будет лучше? Знаю, что у своего тренера я была единственная и неповторимая. И не готова была быть «одной из», поэтому меня все устраивало.
Да, у меня сложный характер, и чем старше я становилась, тем, наверное, ей сложнее со мной было. Но она четко понимала, где те рычаги, на которые нужно надавить, чтобы я в себя пришла, или, наоборот, немножко отпустить.
Жанна Федоровна действительно тот художник, архитектор, скульптор, который по крупицам лепил спортсмена из года в год. Где-то что-то отваливалось, потом снова приклеивали. Разные у нас этапы в жизни были, и знаю точно: без нее бы не справилась.
— И в том числе в тот момент, когда на вас обрушилась болезнь — васкулит. В вашем случае практически несовместимая с фигурным катанием.
— Васкулит — это общее название заболеваний, их множество. В моем случае он действительно был несовместим с тем, что я делала: ни с нагрузкой, ни с переохлаждением, ни со стрессом. И в тот момент действительно рядом остались только совсем близкие и дорогие люди — и Жанна Федоровна. Когда поняли серьезность заболевания, она сказала: «Давай лечись и выходи, все получится».
Рядом был и наш врач — Виктор Иванович Аниканов. До сих пор не могу осознать, что его больше с нами нет, просто не верится. Он подсказывал, переживал за меня, помогал со всеми теми документами, которые нужны были.
Не хочется о грустном, но на тот момент было очень тяжело. С одной стороны, мне эта ситуация открыла глаза: телефонная книжка прямо очистилась, и это очень здорово. Но пройти действительно пришлось многое — внутренняя борьба, слезы, апатия и прощание со спортом где-то в глубине души. Не было веры в то, что смогу выкарабкаться. А на это еще и борьба с лишним весом накладывалась — последствия гормонотерапии. Хочешь не хочешь, а килограммы прилипают постоянно. Ничего, выкарабкалась.
— И поехали на чемпионат мира.
— Если ты выпадаешь на сезон, тебя уже просто могут не ставить никуда. И все же я действительно поехала на чемпионат мира в 2004 году, заняв там девятое место.
Тогда мне четко сказали: «Ты же понимаешь, что ты больше отсюда никогда в жизни не вылезешь? Сиди дома, вари борщи». И вот именно эти слова стали моей отправной точкой. Я сказала: «Никогда в жизни, из принципа теперь не уступлю».
Для меня тот чемпионат мира стал просто победным, запросто поставлю его в один ряд со своими золотыми медалями. Боялась там ни за элементы, ни за что-то еще. Думала только: «Лишь бы не сдохнуть там». И думаю, что мой врач по другую сторону телеэкрана думал о том же. Я не знала, как организм отреагирует на ту нагрузку, какой сосуд может не выдержать. За прокат вообще не переживала. И, кстати, он не особенно плох и был. Да, не чемпионского уровня, но тогда мне было все равно. Там я преодолела себя, получила уверенность, переступила через какие-то сомнения и страхи. Дальше дорога была только вперед, только в бой, только побеждать.
— Как вы пережили Турин? Три «золота» Олимпиады у Плющенко, Тотьмяниной и Маринина, Навки и Костомарова, у вас — «бронза».
— Очень спокойно. Когда нам отдали третью золотую медаль, поняла, что мне ловить вообще нечего. Тогда перед прокатом сказала Жанне Федоровне: «Это бесполезно». Она мне: «Иди и работай».
Короткая была лучшей в сезоне, но за это никто не добавил бонусных баллов. Так бывает после короткой у некоторых: дают такой задел, что можно, условно говоря, выйти, улыбнуться и уйти в произвольной. Но не в моем случае.
Уже до проката понимала: что бы ни сделала, ничего не получится. И потом, когда пересматривала раскадровку проката, хорошо видела, что даже за лучшие элементы никаких надбавок мне не дали. И даже если бы не упала, заработала бы плюс еще три балла — была бы максимум вторая. Для спортсмена моего уровня существовало только одно место — первое. А второе или пятое — да какая разница.
Тогда я абсолютно не расстроилась. В моменте, конечно, что-то такое было, но помню оттуда только дикую усталость. После Игр были какие-то показательные выступления, а я не понимала, что со мной происходит: такое ощущение, что ты делаешь шаг, едешь, а тебя за коньки сзади кто-то держит. Вот настолько.
Я много лет была на международной арене, большую часть своей карьеры была лидером. А это очень сложно и эмоционально, и физически. Понимала, что Турин был заключительным соревнованием для меня. И все же безумно радовалась победе наших ребят.
— Для наших спортсменов существует только первое место, абсолютный перфекционизм. Почему так? Для многих зарубежных звезд спорт — тусовка, радость, эмоции. Наши — как на последний бой. Умри, но победи.
— Нас так воспитывали. Мы катались за страну, за Родину. Я, как и многие из нас, знала, что мы не можем подвести Россию, подвести родителей, тренера, врача — всех тех, кто меня окружает.
Во-вторых, когда ты проходишь три Олимпиады и практически десять лет являешься первым, максимум вторым номером, тебе становится неинтересно просто зацепиться за медаль. Это можно сравнить с компьютерной игрой: один этап прошел, перешел на другой уровень, потом на третий. Если ты в прошлый раз стал вторым, то ты должен улучшаться. Ты не едешь выступать for fun, как многие говорят. Ты четыре года ради этого отдал, и тебе хочется только первое место. Ты понимаешь, что ты — лидер, а значит, у тебя есть возможность это сделать. Вот в чем фишка.
Когда ты в миллиметре от победы и считаешь, что ты по факту выиграл, а тебе просто не дали, когда пытаешься взять реванш, а вокруг все против тебя еще до твоего приезда — это тяжело преодолеть. Но вот такой вид спорта — фигурное катание. Ты выходишь и понимаешь, кого «тянут». В той ситуации «тянули» американку. Хорошо прокаталась японка — молодец, ровненько проехала, я даже порадовалась.
Но мне тогда так обидно не было, как в Солт-Лейк-Сити. Если бы Кван тогда выиграла, я бы так не расстроилась. Наоборот, порадовалась бы за нее. Я к ней очень хорошо отношусь, сколько лет мы с ней вот так вот «ноздря в ноздрю» шли.
— Вы рассказываете о своем пути в спорте, своих Олимпиадах, и все это наталкивает на мысль о предстоящей — в Италии. И там от нас всего два человека: Аделия Петросян и Петр Гуменник. При этом — без права замены. Пройдя все эти жернова, все эти вызовы, что бы вы сказали этим ребятам?
— Действительно, жернова. Первое, что хочу им пожелать, — чтобы ребята попытались отключиться и где-то внутри были готовы к тому, что произойти может все. Чтобы никакая ситуация не выбила их из колеи. Они должны понимать: будут те, кто постарается выбить им почву из-под ног, сделать любую подставу. Условно, могут тренера на старт не допустить, могут постоянно проверять на допинг, тем самым пытаясь сломать их режим, график подготовки. Могут где-нибудь музыку не включить.
— А в вашем случае так и было.
— Это правда: на чемпионате мира мне два раза музыку остановили в начале. А я все равно выкатала.
И они должны быть готовы, прежде всего психологически, к тому, что кто-то что-то в спину может крикнуть, к тому, что журналисты будут спрашивать и говорить. К нам, как к друзьям, относиться, наверное, никто не будет. Это серпентарий. Но я искренне надеюсь, что ничего этого не будет. А на льду надо просто закрыть глаза, собраться и потом с холодной головой делать то, что они умеют. Очень в них верю. Мне вообще нравится наше современное фигурное катание — наши пары, наши одиночники, танцоры. Они еще не обтесаны привычкой адской борьбы. Они живые и настоящие. Они еще вне этой системы, под которую часто приходится подстраиваться.
Именно из-за того, что мы сейчас не выступаем на международном уровне, что никто никого не подгоняет под эти стандарты, они позволяют себе чуть больше, раскрывая свою индивидуальность. Они чувствуют простор и радость льда.
